Эту историю мне рассказал один молодой человек, с которым мы оказались попутчиками в купе железнодорожного экспресса. Он не назвал ни своего имени, ни имени своей подруги, ни места, где происходило то, о чем он рассказывает. Я решил отложить свои расспросы до конца его повествования, а когда оно закончилось, понял, что они неуместны. Его история мне показалась настолько поучительной и печальной, что я посчитал важным для себя сделать что-то, чтобы она стала известной не только мне одному. Так появился этот рассказ, который я привожу здесь от его имени почти дословно. От себя я не добавил ничего.
«Она была чудо как хороша. Все проявления ее чувств были настолько непосредственны и чисты, что когда она смеялась, невозможно было не засмеяться в ответ, а когда огорчалась, или даже, не дай Бог, плакала, становилось невыносимо жалко ее и хотелось грустить вместе с ней так же искренно, как и она сама. Я любовался ею, в каком бы настроении она ни находилась. Ее большие глаза, по-детски наивные и чистые, ее открытая лучезарная улыбка невыразимо волновали и трогали меня. Она была привлекательна, хотя ее красоту нельзя было назвать безупречной. Чуть-чуть полноватая фигура, широкие бедра, высокая грудь. И всего этого у нее было немного больше, чем принято считать общепризнанной нормой. Однако это не только не портило ее, а напротив, придавало всему ее облику необыкновенную привлекательность.
Когда я впервые увидел ее и заглянул в ее глаза, то был настолько ошеломлен, что просто остолбенел. Она шла по улице, помахивая сумочкой, а я шел ей навстречу. Поравнявшись со мной, она посмотрела на меня и улыбнулась. Я улыбнулся ей в ответ... и оторопел. Когда она остановилась и ответила что-то на какой-то мой вопрос, все не очень чистые поначалу намерения выскочили из моей головы, потому что я был очарован звуком ее голоса и какой-то особой его мелодичностью. Мы пошли рядом и разговорились. Я не помню сейчас, о чем мы говорили, потому что для меня это было неважно. Я испытывал блаженство от общения с ней, и мне показалось, что и она испытывала примерно то же самое. Мы стали встречаться.
Наши встречи были довольно частыми - два-три раза в неделю, иногда чаще. Мы гуляли по вечернему городу, бродили по парку, сидели в кафе и беседовали друг с другом. Сказать по правде, говорила в основном она, я же иногда вставлял свои замечания и слушал ее щебетание. Предметом ее разговоров были обычные житейские мелочи. Обсуждение городских новостей, критика своих знакомых и подруг, достижения в области моды или кулинарии и, конечно, последние новости из жизни звезд. Меня все эти темы занимали мало, я выслушивал их невнимательно и… любовался ею. Мне казалось иногда, что от нее пахнет парным молоком, как от здорового ребенка. Нам нравилось наше общение друг с другом, мы не стремились к физической близости и не думали о том, что будет с нами дальше. Нам хотелось, чтобы все шло как есть, еще долго-долго, всегда.
Так продолжалось примерно с полгода, может быть, больше. Но как-то однажды я внезапно заметил, что внешний облик моей подружки существенно изменился. Она как будто потускнела изнутри. Лицо осунулось, формы потеряли свою упругость, и вся она будто бы уменьшилась в объеме. Меня как громом поразило это открытие. Я лихорадочно стал искать в ней те черты, которые так поразили меня при нашей первой встрече. И не находил их. Она была так же весела, как и прежде, но эта веселость была какой-то суетливой и нервной. Так же азартна, но глаза ее при этом блестели каким-то лихорадочным, нездоровым блеском, а не светились светло и радостно, как это было раньше. Я не говорю уже о ее внешнем облике. Куда девались ее жизненная сила и крепость? Передо мной сидела изможденная, голенастая девица с суетливым, неуравновешенным характером, одержимая идеей похудания. Теперь она говорила только о модных диетах, о том, сколько килограммов она сбросила за неделю и как будет здорово, когда она достигнет своего желанного идеала. При этом она показывала мне какой-нибудь глянцевый журнал с очередной худосочной тонконогой моделью. Меня эти разговоры беспокоили, и я пытался убедить ее в ненужности и вредности ее затеи. Я говорил ей, что женщина создана не для того только, чтобы иметь красивую фигуру, а прежде всего для того, чтобы родить, вырастить и воспитать своего ребенка, а для этого ей нужно быть здоровой и сильной, чтобы питать жизненными соками и себя, и его. Да и какая она, эта красивая фигура? Скелет, обтянутый кожей? Нет! Изо всех сил я пытался доказать ей, что большинству мужчин нравятся женщины, будущие матери их будущих сыновей, не худые или толстые, а женственные, наполненные женской силой, делающей очертания их фигур плавными и изящными и способной обеспечить полноценное питание зарождающемуся ребенку, что на протяжении столетий идеалом женской красоты для мужчин множества поколений были Венера Милосская и мадонны эпохи Возрождения, что любому мужчине нужны теплые, нежные, мягкие, женские объятия, в которых он мог бы отдохнуть от своих непростых мужских забот. Она не слушала меня. Мои доводы отскакивали от нее как от стенки горох. Мы начали ссориться.
Наши ссоры стали частыми и продолжительными. Я вдруг обнаружил, что встречи с ней меня совсем не радуют, а тяготят и огорчают. Это испугало меня. Ведь я был в ответе за нее, да и терять свою любовь, такую неожиданную и светлую, мне вовсе не хотелось. Мой долг был спасти свою девушку и свою любовь. Я начал изучать специальную литературу и узнал, что иногда, довольно часто, желание похудеть превращается у некоторых женщин (а иногда и мужчин) в сверхидею, при которой каждый съеденный кусок кажется им непростительным проступком. Женщина, одержимая этой идей, начинает стремительно худеть, и с некоторого момента в ее организме начинают происходить необратимые изменения всех жизненно важных органов, которые могут привести к летальному исходу. При этом сама она ничего не замечает и искренне убеждена, что похудела еще недостаточно, то есть от происходящих изменений страдает и психика такой женщины. Болезнь называется нервной анорексией и требует незамедлительного стационарного лечения. Узнав это и увидев фотографии женщин, пострадавших от этой болезни, я был шокирован настолько, что немедленно бросился к родным своей подруги, чтобы сообщить им о своем открытии и начать совместные, срочные действия для ее спасения. Мы нашли специализированную клинику (в Ижевске теперь тоже лечат от этого), и, несмотря на протесты девушки, положили ее туда. Лечение продолжалось долго, мне казалось - мучительно долго. Наконец она выздоровела».
Тут мой собеседник замолчал и в задумчивости опустил голову. В недоумении я поинтересовался тем, что же было дальше. Он помолчал и продолжил:
«Мы встретились с ней, когда ее выписали из больницы. Во время ее болезни я представлял нашу встречу совсем не такой, какой она оказалась на самом деле. Не было ни радостных слез, ни бурных объятий. Мы просто смотрели друг на друга и молчали, оба измученные и опустошенные. Потом молча обнялись, я посадил ее в машину родителей, и она уехала с ними домой. А я остался один, вконец раздавленный этой нашей с ней встречей. Мне казалось тогда, что мы уже с ней больше не увидимся никогда»
Он снова замолчал. Я осторожно спросил: «Вы расстались?» Он широко улыбнулся. «Нет. У нас все хорошо. Через некоторое к нам все вернулось. И радость встреч, и свет в глазах, и любовь к жизни. Мы женаты уже семь лет, и у нас двое здоровых и веселых ребятишек. А ведь все могло быть и по-другому».
Я согласился с ним и не беспокоил его больше своими расспросами. Все хорошо, что хорошо кончается. Зачем нам истории, у которых другое окончание, не такое как наше?
Ни к чему. Ведь правда же?